Высокий (рост - 1м. 88см.), телосложение среднее: обычной ширины плечи, умеренно подкачанное тело за счет постоянных вылазок - к тому же, в отличие от большинства китобоев, пользующихся быстрым перемещением даже для того, чтобы стащить из подобия китобойской столовой тивианскую грушу, не ленится изредка поднимать свой зад с дивана. Обладает определенной долей изящества, двигается легко и непринужденно, производит впечатления человека, которому любые движения, пусть даже самые сложные, даются легко. Иногда любит покрасоваться, в чем не признается даже самому себе.
Без китобойского костюма и маски не производит, на первый взгляд, пожалуй, никакого впечатления - в меру красивый, но не захватывающий дух, не выделяется никакими особыми приметами на видных местах. Если приглядеться - можно заметить древний, оставшийся еще с раннего детства шрам, пересекающий с правой стороны верхнюю и нижнюю губы. Однако имеется большой шрам на левом плече, оставленный острым мечом в день убийства императрицы Джессамины Колдуин - дело рук Корво Аттано. На левой руке метка Чужого.
Волосы темные, почти черные, слегка вьющиеся - старается сильно не отращивать, чтобы с ними не возникало мороки. К тому же, в Затопленном Квартале обитает столько гадости, что замучаешься потом выводить из шевелюры вшей и блох.
Черты лица мягкие, нос прямой, аккуратный, глаза светло-карие, на свету иногда отдают золотистым.
Из одежды предпочитает стандартную форму китобоев (маска с противогазом, прорезиненное укороченное пальто с капюшоном темно-синего цвета, камзол, черные перчатки, коричневые мешковатые штаны и высокие черные сапоги с застежками). После ухода Дауда не последовал его примеру и не стал носить одежду, внешне отличающуюся от одежды остальных китобоев, чтобы подчиненные видели его главенствующую роль не по внешним признакам, а по поступкам и манере вести себя. Когда приходится покидать Затопленный Квартал по делам (или чтобы совершить покупки) надевает черное пальто с капюшоном и черные перчатки, чтобы скрыть от слишком любопытных глаз метку Чужого.

Первое, что приходит на ум, когда просят описать Томаса - верный как собака. Преданный. Готовый на все ради тех, кого он любит или уважает. Это видно и по тому, как он относился к Дауду при жизни последнего, и по тому, как он сейчас руководит китобоями, отдавая им всего себя, без остатка. Томас не знает другой жизни кроме ассасинства, а потому погружается в него полностью, не оставляя себе времени ни на что, кроме работы. К убийствам относится как к совершенно обычному, ничем не примечательному действу. К человеческой жизни относится как к разменной монете - в конце концов, все мы смертны. Однако прекрасно помнит слова Дауда, сказанные им ему когда-то давно, о том, что убийство должно быть обосновано - контрактом, местью - чем угодно, только должен быть повод, мотив. Смерть без причины, пустая, глупая и ненужная, не делает убийце чести. Считает, что цель в любом случае оправдывает средства, а потому не стесняется идти по головам. У него вообще довольно своеобразное отношение к другим - пожалуй, Томас слишком самолюбив, а потому свое благополучие (а теперь и благополучие своих китобоев) ставит на первый план в любом случае.
Выпестованный, безукоризненно натренированный, он умеет выслеживать жертву, а затем, затратив не более пяти минут, тихо убить ее и спрятать тело. Он крайне терпелив - это тоже пришло с годами тренировок (порой весьма болезненных), а потому способен просидеть без движения несколько часов, выслеживая жертву и выжидая момента, когда она окажется одна. С годами научился приспосабливаться к любым климатическим условиям, хотя холод все-таки переносит несколько хуже, чем жару. Никогда не идет выполнять контракт неподготовленным -у него всегда должен быть четкий план действий в случае успеха (и в случае, если вдруг что-то пойдет не так). Считает, что лучше семь раз отмерить, чем сразу отрезать, а потом жалеть.
Пока Дауд возглавлял китобоев, Томас безоговорочно выполнял все его указания, однако безвольной марионеткой не был. К Дауду вообще относился крайне тепло, почти влюбленно - но без романтического смысла, вложенного в это слово. Мастер всегда был для него чем-то вроде кумира, идеала, к которому надо стремиться. И, если в детстве Томас идеализировал Дауда, не замечая в нем ни единого недостатка, то, повзрослев, он уже начал замечать в Мастере изъяны, которые, впрочем, не очернили Дауда в глазах парня, а просто придали ему более человеческий, земной образ. Он научился не безукоризненно верить Мастеру, но также иметь свое собственное мнение насчет его слов и поступков, при этом все еще оставаясь на сто процентов верным ему.
Бисексуален, однако отношений не ищет и не хочет искать, считая, что подобной ерундой пусть занимаются остальные. Свято верит в то, что, если бы призвание было бы женщиной, он бы на ней женился. В какой-то степени боится заводить отношения, потому что думает, что в самый ответственный момент они отвлекут его от работы, и он потеряет все, к чему стремился с детства. Впрочем, совершенно не против каких-либо отношений между своими подчиненными, пока эти самые отношения не начнут мешать работе. В целом скорее склонен думать головой, нежели сердцем, и от этого может казаться несколько сухим и бесчувственным.
Не слишком доверяет людям, даже своим китобоям, хотя и тщательно это скрывает. После ситуации с Билли Лерк ожидает, что в любой момент кто-нибудь может воткнуть нож ему в спину и провернуть пару раз, а потому даже спит с клинком под подушкой. Немногословен, не любит разводить болтовню на пустом месте, но всегда с интересом прислушивается к разговорам других китобоев. Томас скорее слушатель, чем собеседник.
Требователен к себе, а потому любую неудачу принимает близко к сердцу. Склонен все время быть лучше, чем остальные, все время соперничать с кем-либо - за место в рядах китобоев, за пост их главы, да за что угодно.
В отношениях с подчиненными разрывается между необходимостью сохранять профессиональную дистанцию и многолетней дружбой - в конце концов, они росли вместе и много лет жили в одном помещении, зачастую деля радости и горести на всех. Очень часто испытывает из-за этого противоречивые чувства. Однако не гнушается использовать и суровые методы, чтобы наказать кого-нибудь из провинившихся китобоев. Иногда готов даже идти на показательные казни, чтобы подтвердить свой авторитет и показать подчиненным, что, раз Дауд их оставил, это вовсе не означает, что можно творить что угодно и наплевать на неписанный кодекс чести китобоев.

Он родился и провел большую часть своей пока еще очень короткой жизни в Морли, откуда теперь уплывает, кажется, навсегда. Его голова еще не способна удерживать в себе полноценные воспоминания, но Томас очень явственно помнит материну цветастую юбку и ее саму, кружащуюся по городской площади в национальном танце морлийского народа. У нее голые ноги, ступни уже темно-серые, как и небо над Морли большую часть года. Потом, уже после того, как Праздник Маслобоев закончится, оставив после себя только обрывки праздничных лент и нескольких пьяных кузнецов, все еще продолжающих состязаться между собой в силе и ловкости, они вдвоем, держась за руки - маленькая в крепко сжимающей ее большой - пойдут к берегу и будут дразнить ненасытных хищных миног, омывая грязные босые ноги в ледяной воде Великого Океана. Вода и правда холодная, до дрожи во всем теле, до громкого и четкого стука зубов - но какая, к черту, разница, когда высушив ноги северным ветром и обувшись, они побегут наперегонки к их фамильному дому, где в камине всегда приветливо горит огонь - и мать непременно даст Томасу победить, поддастся, чтобы он чувствовал себя большим и важным. Таким, каким он не был.
Отца он не знал - да и мать, судя по ее немногочисленным рассказам, не обладала о нем практически никакими сведениями, кроме имени, которое она по какой-то причине держала в тайне и выдала маленькому Ливингстону только будучи при смерти, но тот был слишком мал, чтобы запомнить его - да и впоследствии не особо утруждался тем, чтобы искать своего настоящего отца.
Он мог часами наблюдать за тем, как мать вырезает из белоснежной китовой кости амулеты с причудливыми узорами - один из них он носил с собой на кожаном ремне на шее, и он, по словам матери, оберегал его от всех бед. Он и сам пытался вырезать такой однажды, но маленькие руки, не привыкшие к такой кропотливой работе, все время соскальзывали, и в итоге все закончилось тем, что он порезался, окропив кровью искромсанную плоть того, что когда-то было могущественным китом. Вид собственной крови не пугал маленького Томаса, но вот мать отныне запретила ему прикасаться к самодельному ножичку, служившему ей инструментом для обработки амулетов.
Они живут счастливо – кажется, в Морли не бывает несчастных людей, даже после того, что случилось за одиннадцать лет до его рождения. Морлийский Мятеж повлиял коренным образом не только на судьбу самого острова, но и на судьбу Томаса, в частности. Его отзвуки еще долго гремят по всему острову, а последствия оказываются куда серьезней, чем кто-либо мог себе представить.
Уже после, через несколько лет он понимает – так надо было. Они должны были уехать, иначе никак. Мария Ливингстон была дочерью аристократа – впрочем, на острове Морли это слово имеет совершенно иной оттенок, нежели в Гристоле. Морлийские люди вообще другие – более открытые, более живые, даже несмотря на суровый климат тех мест, и Томасу трудно привыкнуть к новому месту, где у него нет друзей – и не может быть, потому что, кажется, едва приехав, его мать умудрилась перейти кому-то дорогу и попасть в немилость у местной аристократии. Там они были богаты, распоряжались огромным имуществом, накопленным еще прадедом Томаса, тут они никто – и едва могут сводить концы с концами.
Томасу четыре года, и он не понимает, что происходит. Они куда-то плывут – кажется, мальчик даже видел кита где-то там, на горизонте, который вполне мог оказаться чем-то другим, но ему, четырехлетнему, в своей короткой жизни видевшему только серые прибрежные скалы, да яркие юбки морлийских женщин, все новое кажется совершенно удивительным. Он пытается представить, куда они плывут – никто ничего не объясняет – но судно укачивает так сильно, что единственное, о чем он может думать – как сделать так, чтобы желудок перестал вести себя так, будто он собирается покинуть пределы его организма. Зато он слышал, что они плывут в столицу - туда, где его семнадцатилетняя мать в юности сбежала с большей частью имущества своего больного отца, впрочем, не продержавшись там надолго и вскоре вернувшись в опустевший дом в Морли.
Томасу пять, его темные волосы пропахли морским воздухом и суровым, пронизывающим все внутренности морлийским ветром, от которого у самых закоренелых местных жителей словно бы каменеют лица. На нем потрепанная рубашка с закатанными рукавами, и штаны, которые давным-давно утратили свой первоначальный цвет. Он стоит на утесе, вдыхая специфический запах ворвани, которой, кажется, пропитано все вокруг, даже воздух. Это место совсем не похоже на Морли, но родные земли постепенно вымываются из памяти, волны времени шлифуют ее как случайно попавший в немилость волн острый камушек - и очень скоро в нем не остается никаких ощутимых воспоминаний о Морли - только отголоски, которые можно вытащить из памяти только если очень постараться.
Томасу семь, а материальное положение в семье с тех пор, как они переехали, не изменилось ни на йоту. Раньше он верил, что все станет лучше, теперь он достаточно взрослый, чтобы понять – нет. Лучше не станет. Матери приходится работать на двух работах, чтобы иметь возможность прокормить их двоих и заплатить за съемную квартиру, но подобный образ жизни постепенно подкашивает ее и без того ухудшившееся из-за акклиматизации здоровье.
Мать учит ему всему, что знает сама – читать и писать, географии, математике и основам этикета – этого немного, но Томас видит, что она старается. А еще он видит, что она, в прошлом белокожая и зеленоглазая аристократка Мария Ливингстон, с босыми ногами, покрытыми дорожной пылью, и в цветастой юбке, увядает с каждым днем, то ли не сумев привыкнуть к Гристолю, то ли подхватив какую-то болезнь, ни вылечить, ни хотя бы диагностировать которую они не могут, потому что денег не хватает даже на самого дешевого доктора.
Томасу десять, и он только что похоронил собственную мать. На работу его брали, разве что, разносчиком почты, и очень скоро хозяин крохотной однокомнатной квартирки на окраинах Гристоля, которую они с матерью снимали, выгнал его, и Томаса определили в приют для беспризорников - таких же сирот, как и он, грязных, оборванных и не видящих никакого смысла в том, чтобы жить дальше. Очень скоро он начал побираться на улицах - просто для того, чтобы иметь возможность существовать не совсем впроголодь. Там же научился воровать кошельки с поясов проходящих мимо граждан и фехтовать с другими беспризорниками на палках.
Ему все еще десять, когда Дауд находит его. Точнее - не совсем так. Это Томас находит его - и пытается стащить явно туго набитый золотом кошель с его пояса. И, к чести Дауда, тот позволяет ему это сделать, но потом в одно мгновение догоняет уже успевшего сбежать в один из переулков довольного добычей Томаса, и, глядя в его испуганные глаза, прижимает к его горлу клинок и, улыбаясь, предлагает пойти с ним. И Томас соглашается - потому что трудно не согласиться, когда острие царапает тебе горло.
Дауд заменяет ему отца, он удивительно терпелив, и Томас потихоньку осваивает основы мастерства, которым в совершенстве владеет сам Мастер – убийства. Наставник учит его тому, что никогда нельзя убивать во имя мести – этот путь не приведет его ни к чему хорошему. Мастер Дауд учит его терпению и спокойствию, говорит, что нужно сохранять хладнокровие в любой ситуации – и Томас растет, впитывая новые знания как морская губка, в большом количестве водящаяся в прибрежных морлийских водах.
Ему двенадцать, и Дауд впервые делится с ним силой Чужого. И во второй раз спасает ему жизнь, когда тот едва не срывается с края крыши одного из жилых домов Дануолла, неосторожно воспользовавшись новой силой. В ответ на силы Чужого, амулет на его шее приветливо теплеет, а сам мальчик слышит еле слышное пение китов, исходящее от него. Томас никогда не спрашивает, откуда эта сила берется, но он знает – когда-нибудь Дауд все ему расскажет.
Ему тринадцать, и Дауд приводит к нему первого парнишку, которого он нашел на улицах Дануолла. Наставник объясняет, что он хочет набрать себе команду из молодых наемных убийц, один из которых заменит его после смерти. Дауд поручает ему обучать новичка – а затем и двоих близнецов, которых он приводит вслед за ним. Ему тринадцать, и он впервые чувствует себя важным.
Томасу четырнадцать, и в строю Дауда уже больше десятка новобранцев. Они носят одинаковые макинтоши, размахивают вокруг палашами, грозя случайно отсечь кому-нибудь голову, и ведут себя как дети малые – Томас смотрит на них и не понимает, как наставнику могло прийти в голову набирать инфантильных уличных мальчишек и девчонок на роли будущих наемных убийц. Но потом вспоминает – Дауд не ошибается.
Ему пятнадцать, и он наконец признает, что остальные наконец хоть чему-то научились. К ним начали присоединяться бывшие наемники и солдаты, которых не устраивало жалованье на их предыдущих местах работы. Томас не уверен в их дисциплинированности, но Дауд одним своим видом внушает в новобранцах страх. Томасу хочется когда-нибудь стать похожим на Дауда.
Томасу шестнадцать, и Дауд приводит ее – похожую на хищную птицу Билли Лерк. У Лерк бегающий взгляд и тяжелая рука. Она хороша – другие ребята тоже признают это, хотя то и дело шепчутся, что она девчонка и не может быть любимицей Дауда. Томас понимает – она может, и он злится – на себя, на нее, на наставника. Он ревнует Дауда к ней, такой талантливой, умелой, и не понимает, почему он вдруг перестал быть любимцем Мастера.
Ему семнадцать, и банда Дауда – пока без названия – совершает свой первый серьезный набег. Тогда они потеряли нескольких, но обрели еще больше – умение работать сообща и беспрекословно слушаться мастера Дауда. А еще кое-какое имущество дануолльских аристократов, большая часть которого была бессовестно пропита бандой.
Томасу восемнадцать, и Дауд впервые рассказывает ему о «черноглазом ублюдке», посещающем его сны. Ему хочется, чтобы Чужой навестил и его тоже, но он прекрасно понимает, что он пока недостаточно хорош, недостаточно Дауд, чтобы удостоиться такой чести. Черноглазый бог не посещает кого попало, и уж тем более не одаривает всех подряд своей меткой. Томас впервые осознает, что его мать была еретичкой, поклонницей культа Чужого.
Томасу девятнадцать, и Лерк во всем лучше его - по крайней мере, ему самому так кажется, хотя остальные утверждают, что они с Билли идут на равных, и, кажется, кое-кто начал делать ставки, кто из них в итоге получит свое законное место рядом с Даудом. Томас знает - он не может проиграть, просто потому что это его законное место, это он заслужил его.
Ему страшно и неприятно чувствовать подобное, но он ничего не может с этим поделать.
Томасу двадцать, и у их банды - у банды Дауда - наконец-то появляется собственное место в преступной среде Дануолла. По крайней мере, к Дауду регулярно наведываются то Шляпники, то Мертвые Угри, один раз даже заглядывает Слекджов, предлагая свою дружбу. Томас ему не доверяет - да он никому не доверяет, кроме наставника, но спокойствие Дауда передается и ему. Кажется, жизнь становится легче - благодаря славе Дауда, весть о их банде разносится по всему Дануоллу. Кое-кто боится их, иные осмеливаются заказывать убийства. Томас с удовлетворением наблюдает, как в бывшей когда-то богатой и роскошной торговой палате Радшора постепенно образуются жилые помещения, склады для оружия и полигон. И, то ли дело в их пока не слишком большой известности, то ли в страхе перед Даудом, Клинком Дануолла, их не разгоняют и позволяют поселиться там.
Дауд приводит еще нескольких новобранцев, и Томас отводит душу, обучая их основам своего ремесла. Новички помогают ненадолго забыть о Билли, но та, словно издеваясь над ним, иногда посещает их тренировки и позволяет себе отвешивать едкие комментарии.
Томаса это раздражает, но он знает, что Дауд не обрадуется, если они с Лерк открыто поссорятся. Дауда расстраивать нельзя.
Томасу двадцать один, и он проигрывает. Дауд назначает Билли своей правой рукой - негласно, конечно, но все видят, как девица начинает демонстративно носить красный, как у Дауда, макинтош, и проводить с наставником больше времени - еще больше, чем раньше. Томас злится, но не может ничего с этим поделать.
Томасу двадцать два, и они берут все больше и больше заказов. Теперь он понимает, зачем Дауд тщательно выпестовывал в нем скорость и реакцию. Он получает одобрение наставника, и, кажется, это единственная награда, которая ему нужна. Они действительно известны в городе - матери рассказывают непослушным детям сказки о том, что за ними придут люди в китобойных масках и утащат их к себе. Их боятся.
Ему двадцать три, и он становится соучастником убийства императрицы Джессамины и похищения ее дочери Эмили. Он держит девочку - та вырывается, и, кажется, кусается, но единственное, на что Томас может обращать внимание - это клинок Дауда, вонзающийся в тело их императрицы. Нужно признаться, Томас до последнего не верит, что Дауд решится на выполнение этого заказа. Он видит, что наставник и сам сомневается, но Лерк, у которой, кажется, есть какой-то план, которым она не желает делиться ни с кем из китобоев, подговаривает его согласиться - в конце концов, подобный шанс представляется не каждому, и, благодаря этому убийству китобои могут прославиться на всю Островную Империю. Дауд соглашается, и в назначенный день, в восемнадцатый день месяца земли 1837 они по чьему-то приказанию своими руками запускают таймер обратного отсчета жизни Островной Империи.
Томасу двадцать три, и он понимает, что своими руками он разрушил империю. Крысиная чума распространяется все быстрей и быстрей, и вскоре часть города вокруг их убежища пустеет - изредка можно встретить только плакальщиков, которым нет дела ни до чего, кроме собственной болезни. Китобои предусмотрительно не приближаются к ним - Дауд предупредил, что, если кто-нибудь из них хоть пальцем дотронется до ходячего мертвеца, то в Затопленный Квартал он может уже не возвращаться.
Их маски надежно защищают от чумы, но Томасу кажется, что его собственная маска уже приклеилась к его лицу. Он даже рад снимать ее на ночь и вдыхать зловонный смрад, доходящий аж до последнего этажа Торговой Палаты Радшора, где находится общая комната китобоев. Тут крысиная чума не сумеет дотянуть до них свои цепкие руки, но хриплые подвывания плакальщиков, бродящих внизу, по колено в зеленоватой воде, доносящееся до них из разбитого окна, не дает забыть о том, что они натворили. Томас почти не спит, проводя большую часть ночи у заляпанного, кажется, кровью, окна и глядя на Затопленный Квартал. Он и не помнит, каким он был раньше, до чумы, однако теперь виды заброшенных зданий, покрытых речной тиной, вызывают в нем ужас и частично чувство вины. Он помнит, как стена, отделяющая Торговые Палаты Радшора от жадных вод Великого Океана, рухнула, не выдержав напора, и соленая вода хлынула в город, смывая все на своем пути. Китобоям даже не пришлось зачищать квартал - стихия сделала это за них. Он вспоминает, как они заняли этот квартал - это произошло всего через несколько дней после убийства императрицы Джессамины. Им достались маски китобоев с Жироварни Гривза, и вскоре жители Дануолла сами начали называть их бандой китобоев. Однако к повелителям Великого Океана они относятся с почтением - Дауд говорит, что Чужой - бог крыс и левиафанов, и банда верит, потому что Дауд не лжет.
Томасу двадцать четыре, он пережил развал Дануолла и, кажется, становится свидетелем его возрождения из мертвых. Он видит, как Дауда с каждым днем все больше терзает чувство вины из-за убийства императрицы. Это замечают и остальные - Билли несколько раз пытается намекнуть их лидеру о том, что он становится слишком мягкотелым - он преследует какую-то свою цель, не говоря о ней никому, и, вопреки собственным принципам, не оставляет за собой горы трупов. Это странно, это противоречит любым представлениям о Дауде как о Клинке Дануолла, и китобои не понимают, что происходит.
Томасу двадцать четыре, и однажды Дауд, словно зная, что Ливингстон не в состоянии нормально спать, приходит к нему и долго молчит. Томас не прерывает тишину - она не кажется давящей или гнетущей, он понимает, что наставник, скорее всего, собирается с мыслями. Дауд начинает говорить неожиданно, и Томас даже вздрагивает, словно слова наставника острыми ножами разрезают холодный ночной воздух. Дауд говорит о том, что Корво Аттано придет за ним - не может не прийти, что королевский защитник узнает о том, на чьих руках кровь его возлюбленной императрицы. Что Корво идет тропой мести - по сути, они - Дауд и Аттано - две птицы одного полета. Они оба родились на Серконосе, оба стремятся к намеченной цели, не боясь последствий. Корво придет, и Мастер собирается подготовиться к этому. Наставник говорит, что Чужой навещал его во сне, что черноглазому ублюдку не нравится путь, выбранный наставником Томаса. Но божество назвало имя - Делайла, - и Дауд намеревается выяснить, кто это.
Они посещают Бойню Ротвильда - ниточку, за которую Лерк сумела ухватиться раньше других китобоев. Томас сопровождает Дауда туда, ему выпадает честь провести разведку, и он видит левиафана, огромное гордое животное, подвешенное на крюках посреди китобойни. Из его вспоротого брюха на вымощенный грязно-серой плиткой пол капает густая темная кровь. Когда-то могучий, левиафан, кажется, смирился со своей судьбой, а потому он лишь тяжело дышит и едва слышно тянет свою печальную песнь. Проходя мимо него, Томас не удерживается и проводит затянутой в перчатку рукой по шершавому боку животного. Левиафан смотрит на него, когда Томас уходит оттуда, чтобы доложить об увиденном Дауду, и ему в жизни не забыть печального взгляда огромного зверя.
Они выходят на Делайлу Копперспун, художницу и главу ковена бригморских ведьм. Билли ведет себя еще более странно, чем обычно, и Томас настораживается - девица явно что-то замышляет. Томас был бы и рад, если бы Лерк просто ушла, исчезла - тем более, что она постоянно говорит другим китобоям о том, что под началом Дауда они не достигнут успеха, что наставник стал слишком стар и сентиментален. Быть может Томас с ней в чем-то и согласен, вот только он ни за что не предаст наставника.
А вот Билли предает. Сговорившись с Делайлой, Лерк приводит в затопленный квартал смотрителей. Они лишаются нескольких китобоев, но в итоге отстаивают свое жилище. Дауд отпускает предательницу Билли, и его правой рукой становится Томас. Вот только радости от этого он почему-то не чувствует. Теперь он понимает, что Лерк была всего лишь глупой девицей, что повелась на обещания коварной ведьмы. Глупой девицей, отчего-то решившей, что она может предать человека, который дал ей все. Который дал все Томасу.

Ему двадцать четыре, и он чувствует себя так, будто ему, как минимум, столько же лет, сколько и Дауду. Наставника мучают ночные кошмары, и только сейчас Томас понимает, сколько всего в своей жизни перенес этот человек. Дауд постоянно говорит, что Корво придет за ним, и Томасу кажется, что наставник скоро помешается и начнет видеть своего заклятого врага в каждой тени.
Китобои хотят отомстить Делайле Копперспун, и, кажется, это единственное, что сейчас их объединяет. Они все сомневаются - в Дауде, в правильности того, что они делают. Томас говорит им, что, раз уж ты выбрал путь убийцы - то уже никогда не сможешь с него свернуть. Они не верят. Они сомневаются даже когда сжигают тела своих погибших во время облавы смотрителей товарищей, чтобы почтить их память, даже когда выбрасывают труп Лерк в наполовину затопленный двор Жироварни, чтобы его сожрали крысы. Они начинают верить только когда Дауд начинает действовать - и в такие моменты он уже не похож на ходячий труп, каким видел его только Томас, молчаливо охраняющий его по ночам - да, он тоже боится, что Корво рано или поздно придет за ними.
Дауд вызволяет из тюрьмы Колдридж Лиззи Страйд, главаря банды Мертвых Угрей, что колесит по реке Ренхевен на своем корабле "Ундина". Лиззи оказывается весьма воинственной девушкой, и Томас невольно начинает чувствовать уважение к ней. Она чем-то напоминает ему Лерк - такая же упрямая, своевольная, но теперь Томасу нет нужды соревноваться с ней, а потому он даже проникается симпатией к главарю "Угрей".
На "Ундине" они добираются до поместья Бригморов - в нем еще можно разглядеть следы былого величия, но сейчас это разваленное здание с густо поросшими плющом стенами. Его охраняют какие-то адские псы - Томас и не знает, как назвать их иначе, а еще тут живут женщины, буквально поросшие ядовитым плющом. Они не замечают его, но вот Томасу прекрасно видно, сколько их, и кого они охраняют.
Дауд запрещает ему идти с ним - он не говорит этого, но Томас видит - наставник думает, что он не вернется отсюда живым, что Делайла поглотит его так же, как она поглощала всех своих предыдущих жертв. Вот только Дауд возвращается.
Томасу двадцать четыре, и он смотрит в лицо королевскому защитнику во второй раз. Корво сам попал к ним в руки - вот только совсем не так, как ожидало большинство из них. Его предали свои же - отравили и оставили умирать. Кажется, Дауд решает, что судьба должна сама распорядиться его жизнью - жизнями их обоих, а потому приказывает не убивать Аттано, а бросить его умирать в одном из заброшенных зданий затопленного квартала. Томас смотрит в лицо Корво, когда бросает его в яму, где их пленники обычно доживают свои последние часы. Недавно кто-то, будто посмеявшись, бросил в соседнюю яму смотрителя с переломанными ногами и оставил ему издевательскую записку о том, что из этой ямы легко выбрался бы и ребенок - с целыми ногами, конечно. К тому моменту, как сюда приносят Корво, он уже мертв - то ли от жажды, то ли из-за потери слишком большого количества крови. Когда остальные уходят, Томас спрыгивает в яму и закрывает ему глаза. Он смотритель, а, значит, не верит в Чужого, но Томас все равно молится, чтобы черноглазый бог принял его душу.
Корво приходит к ним - уже не такой болезненно выглядящий, как в яме, с клинком в руке и огнем во взгляде. Дауд знает о его приходе заранее - кажется, он даже хотел, чтобы Аттано пришел, а иначе зачем сохранил ему жизнь тогда? Томасу хочется вмешаться, рассказать Корво о том, как Дауд спас Эмили Колдуин от Делайлы, но наставник велит ему не вмешиваться - и он слушается.
Томасу двадцать четыре, и он чуть не теряет человека, заменившего ему отца. К чести Аттано, он оставляет Дауда в живых - то ли из-за того, что не хочет еще больше обагрять свои руки кровью, то ли из милосердия - а, может, по какой-то другой причине. Дауд принимает решение уйти, начать новую жизнь - и Томасу не остается ничего другого, кроме как уважать это решение - а что еще он может сделать?
Томасу двадцать четыре, и к нему во сне приходит черноглазый ублюдок - Чужой, Великий Левиафан. Он говорит, что Наставник принял решение отказаться от его подарка, и теперь он по праву переходит к его названному сыну.
Томасу двадцать четыре, и он просыпается от жжения на тыльной стороне ладони, где черным пятном высечена причудливая метка. Амулет на его груди поет громче.

Отредактировано Thomas Livingston (2017-11-04 01:58:35)